Художник-постановщик фильма "Люди на болоте" Евгений Игнатьев в воспоминаниях друзей

Когда умер Евгений Игнатьев, его жена позвонила на «Беларусьфильм». «А это кто?» — переспросили на другом конце трубки, услышав фамилию человека, заполучить которого в свое время мечтали многие советские киностудии. Этого вопроса Лариса Геннадьевна не простила ни безымянному собеседнику, ни родной студии, где проработала гримером большую часть жизни, никому. Закрыла память о муже внутри себя на крепкий замок и пообещала ни с кем больше о нем не говорить...

За пять лет после ухода Евгения Игнатьева мир кино заметнее стал другим. Вкусы изменились еще радикальнее, спецэффекты стали дороже и зрелищнее. Компьютерные картинки заменили смысл, коммерческий успех теперь гораздо важнее творчества. Но старое кино не исчезло. Любой аттракцион рано или поздно наскучит. Вот тогда и обнаруживается, что в некоторых прежних фильмах, снятых даже на черно–белую пленку, куда больше новизны, да и той же зрелищности — в разы, и поводы для разговоров об искусстве найдутся... И фамилию Игнатьева вспомнят еще не раз.

Он мог позволить себе спорить с режиссерами. С очень известными и нестандартными режиссерами — с другими не работал. Как вспоминают коллеги Евгения Алексеевича, такое происходило постоянно, причем порой он не спорил, а банально продавливал свою точку зрения, и окончательным всегда становился вариант Игнатьева. Хотя в титрах напротив его имени стояло всего лишь скромное «художник–постановщик». Но в кино авторитет этого человека был намного выше всех съемочных кранов разом. Несмотря даже на то, что фильмы, в создании которых он участвовал, стабильно попадали на полку, снимались с проката и выходили осторожным ограниченным тиражом.

Благодаря интернету сейчас можно увидеть картины, не только всем известные — например, такие как «Могила льва» или «Люди на болоте», где атмосфера прошлого воссоздана Игнатьевым буквально и скрупулезно. Доступен для просмотра теперь и «Восточный коридор», притча о войне, белорусском подполье и Холокосте, которую сегодняшние киноманы называют самым сюрреалистичным из советских фильмов. Вскоре после премьеры (в 1968 году) «Восточный коридор» запретили к показу, обвинив в чуждых советскому кинематографу символизме и экспрессионизме. При том, что на экраны он вышел очень ограниченным прокатом, пролежав до этого несколько лет на полке. Говорят, даже «либеральный» Машеров, присутствовавший на премьере, с возмущением покинул кинозал задолго до финальных титров. В конечном итоге режиссеру Валентину Виноградову фильм стоил карьеры. Но талант режиссера и художника пережил десятилетия — шок от этой страшной и очень выразительной картины, где звучат немыслимые для кино того времени молитвы на идиш и иврите, гарантирован и сегодня, несмотря на всю пресловутую зрительскую искушенность.

Впрочем, скандал с «Восточным коридором» Евгения Игнатьева затронул мало — к тому времени он работал уже в другом неоднозначном проекте, вчитывался в сценарий Владимира Короткевича под авторским названием «Житие и вознесение Юрася Братчика». Вскоре после фильма вышел роман «Христос приземлился в Гродно»...

— Задача была такая — сделать антирелигиозную картину, — рассказывает главный оператор фильма Анатолий Заболоцкий. — Но она упорно получалась у нас религиозной. Всех без конца вызывали в Москву, заставляли переснимать большие сцены. Ни на один фильм в моей жизни (а я снял их 15) не ушло впустую столько пленки — 68 километров! После этого я и уехал из Беларуси, проработав на «Беларусьфильме» 9 лет без отпуска...

К слову, после того как эта картина пролежала на полке более 20 лет, выйдя лишь в 1989 году, ее копию закупил Ватикан. Но еще раньше белорусская киностудия лишилась не только талантливого оператора, отбыл в Москву также режиссер первой экранизации Короткевича Владимир Бычков, впоследствии прославившийся своим лихим «Достоянием республики»... А Игнатьев остался.

— Когда на киностудии Горького собирались снимать «Степана Разина» по сценарию Шукшина, я договорился, что художником на этом проекте будет Игнатьев, — откровенничает Заболоцкий. — Но в этот раз Женя решил не ввязываться в конфликты производства (то, что они неизбежны, стало понятно еще во время обсуждения сценария) и в Москву не поехал, чем очень огорчил всех нас. А фильм так и не вышел...

Сам по себе он был ведь совсем неконфликтным человеком. Напротив, очень широким, теплым, остроумным. Как писали потом в некрологах, «Евгения Алексеевича любили все, кто его знал». Это не совсем так, врагов и завистников было не меньше. Одни считали, что этому провинциалу (родился–то он в глухой российской глубинке) необъяснимо везет, другие подозревали в наличии неких связей, но правда была только в таланте Евгения Игнатьева. Настолько ярком, что никакие идеологические запреты не могли помешать ему проявиться. И таком убедительном, что режиссеры даже не рассматривали других кандидатов, если Игнатьев соглашался сотрудничать. И после, несмотря на все коллизии, становились его друзьями...

— Поначалу в своей знаменитой картине «Через кладбище» Виктор Туров хотел снять жену, — вспоминает Анатолий Дмитриевич. — Но вместе с Игнатьевым нам удалось добиться утверждения на роль Евы Галины Морачевой, которая, на наш взгляд, гораздо больше подходила и сценарию, и всей атмосфере фильма. Мы же тогда работали не за деньги, а на интерес, даже в выходные выкладывали рельсы–декорации... И тогда просто отказались продолжать работу — в конце концов Турову пришлось согласиться с нашим вариантом.

— Тем не менее Виктор Тимофеевич был с ним очень дружен, — добавляет художник–декоратор Иван Рогатень. — И не он один. Борис Степанов, Валерий Рубинчик, другие режиссеры признавали мастерство Игнатьева и практически все хотели с ним работать. При том, что он мог даже сорвать съемку, если преимущества его идеи не были очевидны режиссеру сразу. Но такое случалось редко — Игнатьев заслужил себе крепкую репутацию человека, который халтуры не допустит, и считался лучшим художником на киностудии, хотя профессионалов там было немало.

— Образ сгоревшей деревни в «Пламени» Виталия Четверикова он увидел через силуэты обожженных яблонь и скворечников возле заборов. И отправил нас, своих учеников и ассистентов, по деревням фотографировать эти скворечники, обязательно старые, довоенные, чтобы сделать для фильма точно такие же. Не упускал ни одной детали. Скажем, если танк наезжает на хату Максима и стреляет в окно, интерьер этой хаты воссоздавался с максимальным правдоподобием, пусть даже в фильме этого не видно.

— В кино он был уникальным художником, — подтверждает оператор, режиссер и сценарист Дмитрий Зайцев. — С точки зрения Игнатьева, все, что попадет в кадр, должно быть настоящим, а не похожим на настоящее. Помню, как в «Людях на болоте» он делал гумно для сцены соблазнения Ганны. Полмесяца его строил, причем бревна были не просто вытесаны вручную, а подобраны по цвету и выразительности. На фоне деревенского пейзажа это гумно выглядело очень живописно. Но в смонтированный фильм вошли только клочки сена. Когда Женя это увидел, на какое–то время даже перестал со мной разговаривать. Обиделся: «Ты мне угробил такую декорацию...»

— Многие добивались дружбы с ним, но к выбору друзей и своего окружения Женя относился очень щепетильно. Он вполне осознавал свою значимость и ценил свой талант, никогда не соглашаясь на проекты, которые этот талант могли бы унизить. К слову, даже в быту он сохранял стиль — стол накрывался всегда, а не только к приходу гостей, изысканная посуда, серебряные вилки обязательны... И в то же время мог быть неожиданно непосредственным. Настолько физически сильных людей, как Женя, я не встречал, настоящий Геракл! Однажды, помню, он зашел в павильон, увидел своего друга–осветителя и на радостях так сжал его в объятиях, что сломал ему ребро. Кстати, после этого они остались друзьями.

— Женя стал одним из тех, кто в 1960–е годы приехал в Минск из ВГИКа, чтобы создать новое, яркое белорусское кино. Задача была непростая, и многим, в том числе ему, это стоило здоровья и в конечном счете жизни... Но и когда был тяжело болен, я не видел его в унынии. Даже когда он ездил на процедуры в Боровляны... И работал до конца. Пусть уже не в кино, а в своей мастерской. Писал потрясающие картины...

— Когда–то я встречался с его матерью, — вспоминает Анатолий Заболоцкий. — Это была строгая, молчаливая и глубоко верующая женщина. Женя был очень на нее похож, только внешне другой... В одном из своих последних писем он прислал мне эскиз креста из лиственницы, который просил установить на его могиле. Очень подробный, досконально прорисованный эскиз... Этот крест теперь и стоит так, как Женя придумал. Его последняя декорация...

zavadskaya@sb.by

Советская Белоруссия № 195 (24825). Суббота, 10 октября 2015